вечерняя меланхолия самая страшная. она гонит меня прочь из дома в любую погоду, отравляет тело этиловым, порошковым, горящим и тлеющим.
на улице слякоть, я иду с пятки на носок, как травмированный и нелепый, чтобы не промокнуть сразу.
это удивительная вещь, как в одном человеке уживаются саморазрушитель и извечный трус. сделать и затаиться. в любимой раковине.
я бесстыже ощупал несколько абрикосов, выловил пару в полиэтиленовый ад и двинул дальше. бессмысленные прогулки между рядов с продуктами снимают напряжение, нежно убаюкивают капризный разум, набухший от язвенных иллюзий.
ребенок, родившийся в кризис, будто вопреки. громко-тихий, покладисто-бунтовской, поперечный, половинчатый.
любящий рекламу, оружие и маму, черпающий силы и смысл из ничего, создающий все из ничего.
обожающий миллера, керуака, томпсона, берроуза, буковски.
мне обломали руки и ноги, зашили рот и залили уши смолой, в надежде никогда не услышать, забыть, уничтожить.
но я жив.
отсоси, меланхолия.
на улице слякоть, я иду с пятки на носок, как травмированный и нелепый, чтобы не промокнуть сразу.
это удивительная вещь, как в одном человеке уживаются саморазрушитель и извечный трус. сделать и затаиться. в любимой раковине.
я бесстыже ощупал несколько абрикосов, выловил пару в полиэтиленовый ад и двинул дальше. бессмысленные прогулки между рядов с продуктами снимают напряжение, нежно убаюкивают капризный разум, набухший от язвенных иллюзий.
ребенок, родившийся в кризис, будто вопреки. громко-тихий, покладисто-бунтовской, поперечный, половинчатый.
любящий рекламу, оружие и маму, черпающий силы и смысл из ничего, создающий все из ничего.
обожающий миллера, керуака, томпсона, берроуза, буковски.
мне обломали руки и ноги, зашили рот и залили уши смолой, в надежде никогда не услышать, забыть, уничтожить.
но я жив.
отсоси, меланхолия.