после обеда я завернулся в плед и уткнулся носом в новую подушку.
мгновенно сморщившись, я отпрянул от нее, затем снова вдохнул запах, будто пытаясь отыскать в картотеке памяти нужный материал.
подушка пахла сыростью, какой пропитываются обычно в деревянных домиках лагерей, окруженных редкими березами.
мне тогда было одиннадцать.
во время вечернего обхода я попросил градусник, так как чувствовал, что организм уже выстраивает огненные блокады вирусу.
дав жаропонижающее, меня забросили в двухместную комнату и оставили на собственное попечение.
ночью нам не разрешалось выходить в туалет.
поставив железное ведро, вожатые благополучно уходили на покой.
в ту злополучную ночь персонального ведра не предоставили.
я рос беспроблемным ребенком, которого приучили выполнять все указания беспрекословно и сразу.
вступая в ожесточенную борьбу с одеялом, я пытался заставить свой мочевой пузырь магическим образом забыть о нужде и дать мне выспаться.
растирал непроизвольно катящиеся слезы с горячих от температуры щек и не смел даже подняться.
как только я почувствовал, что сейчас обмочу штаны и попутно простыни, тихо, на цыпочках, еле сдерживаясь, я вышел за дом и сделал свое дело.
блаженство, которое я испытал в тот момент, сравнимо лишь с восторгом пьера, который истошно орет: " и все это мое! и все это во мне!"
не произнося громких речей, поистине счастливый, я вернулся на свое лежбище и, полностью удовлетворенный, заснул с глупой, собачьей улыбкой.
этот запах сырости не пробудил во мне другие воспоминания, именно этот конфуз буравил мои мысли.
я ощутил себя жертвой концентрационного лагеря, где опыты ставились годами, десятилетиями.
вся моя накопленная злость, обида, агрессия, которые путами обязательств скрутили неокрепшее, податливое сознание, прогремела лишь в четырнадцать.
прогремела необузданной ненавистью к себе.
я любил тех, кто уничтожал меня, такой любовью, что она сводила с ума.
наконец стала осязаема враждебность мира, ее нетерпимость и нечеловеческая кровожадность.
еще недавно левшей били по рукам, еще недавно я бился в панике оттого, что не могу и не хочу входить в один ряд с остальными.
отойдя от общей идеи, я стал стремительно ломаться и хрустеть, как сухое, безжизненное бревно.
сгустки осуждений набили ноздри, трахею, я молю о помощи, самой простейшей-словесной, но от меня отворачиваются.

летом 2010, когда смог осел на крышах городов, я вернулся из лагеря с ангиной.
неделю мне дома ставили витаминные уколы, и неделю температура не была ниже 38.
мама уехала на дачу, я остался смотреть "дракулу" кополлы.
позже меня попросили не засыпать, сунув градусник под мышку.
на лице матери застыл нескрываемый ужас, она суматошно бегала по квартире, сквозь слезы просила приехать врачей побыстрее.
градусник показал 40.2
а мне тогда просто хотелось спать.